|
Эпистолярное наследие писателя
имеет неоценимое значение для всех, кто
занимается изучением феномена творческой
личности: литературоведов, критиков,
музейных сотрудников. Письма дополняют
рядом живых подробностей наши представления
о писателе как участнике современного
ему литературного процесса. Переписка,
не предназначенная для печати, как бы
изнутри приоткрывает и поясняет
направление и ход развития
литературно-эстетической мысли автора.
Письма
писателей – это не всегда
литература, но всегда есть связь между
ними и их писательскими задачами.
Письма Александра Грина – это
неотъемлемая часть его творчества, но
не достаточно известная, и, позволю себе
заметить, практически не изученная.
Наиболее значительная публикация
текстов гриновских писем представлена
в книге «Воспоминания об Александре
Грине» под редакцией В.Сандлера, вышедшей
в 1972 г. и ставшей сейчас библиографической
редкостью. Остальное (немногое) рассыпано
по журнально-газетным публикациям.
Мне и моей коллеге Н.В.Яловой
удалось по разным источникам разыскать
и сверить тексты значительной части
эпистолярного наследия Грина, благодаря
чему музей на сегодняшний день располагает
текстами 170 писем писателя, правда,
некоторая их часть имеется в сокращенном
виде. Всего же нам известно о существовании
278 гриновских писем, рассредоточенных
по архивам бывшего СНГ. Основное
местонахождение писем Грина – РГАЛИ,
остальные (небольшая часть) размещены
в архивах и библиотеках Москвы и
Петербурга. Наш музей обладает 10
автографами писем Грина к первой жене
В.П. Калицкой, которые были опубликованы
в альманахе «Крымский альбом» в 1998 г.
Это до обидного мало, но мы не теряем
надежды на новые поступления.
Значение гриновского эпистолярного
наследия трудно переоценить. Знакомство
с гриновскими письмами дает возможность
приоткрыть дверь в его творческую
лабораторию. Многое в них близко
принципам его творчества: поэтичность,
образность, афористичность. Письма
Грина – это и литературный факт, и
бытовая и автобиографическая информация,
они ярко воссоздают его характер, его
интересы, его общественные и личные
отношения. В них размышления о творчестве
и самохарактеристики, разговор о
конфронтации с жестокой действительностью
и признания в любви. Письма Грина –
сильнейшее обвинение против жестокого
режима, не умевшего и не давшего писателю
возможность свободы творчества, свободы
не в политическом смысле, а свободы
творить в соответствии со своей творческой
манерой и мироощущением. Политических
рассуждений в этих письмах нет, и это,
видимо, объясняется полным осознанием
Грином реальной опасности конфронтации
с властью, как нет и упоминаний о многих
крупнейших исторических фактах. Но зато
многие частности и мелочи литературной
повседневности являются здесь в
надлежащем освещении.
Из писем Грина можно составить
яркое впечатление о писателе как о
личности. В них достаточно выразительно
и зримо вырисовывается образ самого
писателя. Весь тон писем выявляет и
раскрывает перед нами самые сокровенные
стороны его души и ума.
Тематические и стилистические
изменения в письмах Грина соотнесены
со временем их написания и с адресатами.
Ранние письма Грина написаны в легком,
открытом тоне. Конечно, и среди поздних
писем встречаются шутливые и благодушные,
хотя гораздо реже.
Первое выявленное письмо Грина,
адресованное адвокату А.С. Зарудному,
написано в 1906 г. и содержит информацию
о рассказе «Заслуга рядового Пантелеева»:
«Проездом в Москве я жил дней 10 и написал
там за это время рассказ из солдатской
жизни, который и продал очень быстро в
книгоиздательство
Мягкова». Последнее, которое Грин
написал за три месяца до смерти, адресовано
чиновнице из Союза писателей Н.С.
Хведчень-Григорович, содержит просьбу
о помощи: «Я получил Ваше
письмо о предполагаемом помещении меня
в санаторий. От лежания в санатории я
отказывался зимой, отказываюсь и теперь,
− по следующим причинам: мне нужен
совершенный покой, который я могу иметь
только дома, и такой пристальный
внимательный уход, каким пользоваться
можно только у себя дома. Это у меня
есть. Нет только надлежащего и регулярного
питания, какой представляет санаторный
пансион. …
Но особливо и главнейшее: я мучаюсь
желанием узнать, что происходит с
пенсией. Об этом, будьте добры, − известите
поскорее; нужда стала пыткой».
Между ними – жизнь художника,
наполненная любовью и страданием,
радостью и болью, жестокой нуждой и
короткими периодами материального
благополучия.
Среди адресатов Грина наиболее
обширную группу составляют собратья
по перу: М. Горький, А. Куприн, В. Брюсов,
М. Волошин, Д. Шепеленко, Г. Шенгели, И.
Новиков и др. Далее идут издатели,
работники редакций, критики, среди
которых – В.С. Миролюбов, Н.В.Корецкий,
С.А. Венгеров, А.Г. Горнфельд, Б.В. Лунин,
П.Н. Медведев, Е.Н. Никитина. Особняком
стоят письма адвокату Н.В. Крутикову,
на которых я остановлюсь подробнее
ниже. И, наконец, письма знакомым и
родственникам, среди которых наибольшую
часть составляют письма Н.Н. Грин, затем
– 11 писем В.П. Калицкой, 2 –сестре А.С.
Лапиной, 5 писем теще О.А. Мироновой, 2 –
М.С. Алонкиной, секретарю Дома искусств,
3 письма художнику И.С. Куликову, и всего
3 письма Грина читателям, хотя можно
предположить, что на самом деле их было
гораздо больше.
А теперь остановимся подробнее
на их содержании. Письма Грина до 1917 г.
– это попытка писателя утвердить свое
имя в литературе, отстоять свой особый
способ отражения действительности.
Очень характерно первое известное нам
письмо М.Горькому, относящееся к весне
1909 г.: « Глубокочтимый Алексей Максимович!
<…> Я − беллетрист, печатаюсь третий
год и очень хочу выпустить книжку своих
рассказов, которых набралось 20-25. Из них
− 8 напечатанных в «Русск<ой> мысли»,
«Новом журн<але> для всех», «Образовании»,
«Новом слове» и «Бодром слове». Остальные
− в газетах.
Но − так как я никому не известен;
так как теперь весна, и так как − мне
нужны деньги − то издатели или отказывают
или предлагают невыгодные до унизительности
условия. Давно я хотел обратиться к Вам
с покорнейшей просьбой рассмотреть мой
материал и, если он достоин печати, −
издать в «Знании». Но так как неуверенности
во мне больше, чем надежды − я не сделал
этого до настоящего момента, а теперь
решился». (Ответ Горького нам неизвестен,
но гриновские произведения в «знаньевских»
сборниках не появились). Всего известно
9 писем Грина Горькому, в них он обращается
к Алексею Максимовичу за помощью и
получает ее, как видно из контекста.
Лишь последние 2 письма к Горькому
остались без ответа, но о них – ниже.
Письма к издателям и редакторам
еще резче высвечивают сложный путь
Грина к признанию. Вот он пишет
В.Миролюбову, редактору «Нового журнала
для всех»: «Мне трудно. Нехотя, против
воли, признают меня российские журналы
и критики; чужд я им, странен и непривычен.
<…> Но, так как для меня перед лицом
искусства нет ничего большего (в
литературе) − чем оно, то я и не думаю
уступать требованиям тенденциозным,
жестким более, чем средневековая
инквизиция. Иначе нет смысла заниматься
любимым делом».
Еще более остро высказывается
Грин в письме критику А.Горнфельду от
4 января 1912 г. « Позвольте
поблагодарить Вас за то, что Вы написали
такую статью, как «Литература и героизм».
Давно надо было отметить эту своего
рода литературную средневековую
инквизицию. Я наслаждался
Вашей статьей, как гурман, смакуя каждое
слово и, честное слово, это был один из
счастливых дней моей жизни.
Особенно больно было мне за иностранную
лит-ру; теперь же моя жажда справедливости
удовлетворена». (Как известно, А.Горнфельд,
доказывая самобытность Грина, утверждал:
«Грин был бы Грином, если бы и не было
Э.По»).
Если попытаться определить
основную мысль гриновских писем
дореволюционного периода, то это –
стремление пристроить свои произведения
для публикации и жалобы на безденежье
от отсутствия гонораров.
И лишь период архангельской
ссылки – относительно благополучный
в материальном отношении период – нашел
отражение в спокойной интонации писем.
Пример: письмо редактору журнала
«Пробуждение» Н.Корецкому, где Грин
даже сочиняет шутливые стихи: «Я вспоминаю
Невский, рестораны, цветы, авансы, газеты,
автомобили, холодок каналов и прозрачную
муть белых ночей, когда открыты внутренние
глаза души (наружные глаза души − это
мысль). Здесь морозы в 38 гр., тишина
мерзлого снега и звон <в> ушах, и
хочется подражать Бальмонту:
Заворожен, околдован,
отморожен, без ушей,
Ярким снегом огорожен,
получив в этапах
вшей.
Вши давно «отыди с
миром» − получили
от небес,
Но, измучен ими − сирым
Я смотрю на темный лес.
<…>
Там, по берегу, к реке
Ледяных сосулек гроздья
Едут вскачь на мужике.
Между тем, у стен
Разетты
Катит волны желтый
Нил,
Пальмы. Финики. Галеты.
Зной, чума и крокодил.
Всего нам известно 26 дореволюционных
писем Грина. Письма за 1917 и 1919 гг.
отсутствуют вовсе. С 1920 по 1924 гг., т.е. в
последние годы петроградского периода
Грином написано 22 письма, среди которых
несколько писем личного характера:
секретарю Дома искусств М.Алонкиной,
сестре А.Лапиной, где Грин, в частности,
пишет: «Милая Антонина! Лет тринадцать
не видел я тебя. <…> Как ты живешь?
Интересно мне узнать что-нибудь о дьяконе
Николае, красноармейце Борисе, Катерине.
Вообще, побольше о «вячком». Как ты
попала в Гродно?
Ну, теперь спишемся. Я живу, после
многочисленных приключений, о чем
как-нибудь напишу подробно, на 3-й
Рождественской в Петербурге... <…>
Выходят мои новые книги. Я их
перешлю вам. Целую тебя в твой польский
нос».
С 1921 г. начинается переписка с
Н.Грин – самая крупная по объему в
гриновском эпистолярном наследии,
включающая 107 писем. Их содержание, в
основном, личного характера: это сообщения
об издательских делах, бытовые вопросы,
это признания в любви. Пример – письмо
от 7 марта 1927 г.: « Шесть лет твоего
терпения, любви, внимания и заботы
показали мне, как надо любить. Ты дала
мне столько радости, смеха, нежности и,
даже, поводов иначе относиться к жизни,
чем было у меня раньше, что я стою, как
в цветах и волнах, а над головой птичья
стая. Я тебя хорошо узнал, милая и любимая
Ниночка, и такие знания не променяю ни
на какие другие. Я знаю, что такое верный
и нежный друг, сильный в горе, твердый
в попечениях, лукавый для пользы своего
мужа и бесконечно снисходительный к
тем маленьким слабостям, без которых,
как без насморка, не проходит ничья
жизнь. На сердце у меня весело и светло».
Это письмо относится к крымскому
периоду жизни писателя – наиболее
плодотворному в эпистолярном отношении,
что и понятно. Грин находится вдали от
столиц, все вопросы с изданием своих
произведений ему приходится решать
посредством переписки. Всего с 1924 по
1932 гг. Грином написано 98 писем.
Наиболее частые его адресаты в
это время – В.Калицкая, адвокат Н.Крутиков,
писатели Д.Шепеленко и И.Новиков.
В письмах своей первой жене
В.Калицкой Грин просит помочь в
издательских делах, делится творческими
планами, рассуждает на темы религии,
дает себе характеристику. Письмо от 8
апреля 1930 г.: «Религия, вера,
Бог, — это явления, которые в чем-то
искажаются, как только обозначишь их
словами. Религиозное чувство, религиозное
знание, вера — слишком обширные понятия
для того, чтобы определять их словами.
Слово ограничивает эти чувства. Не знаю
почему, но для меня это так, между тем,
как другие чувства — любовь, нежность,
напр<имер> привязанность и т<ак>
д<алее> ощущаются полнее, когда
названы словами.
Мы с Ниной верим, как дикари,
просто, ничего не пытаясь понять, так
как понять нельзя. Нам даны только знаки
участия Высшей Воли в жизни. Не всегда
их можно заметить, а если научиться
замечать, то многое, казавш<ееся>
непонятным в жизни, вдруг находит
объяснение». И в последнем письме
Калицкой от 3 июня 1930г.: «На свете очень
немного настоящих людей и если мне, по
спутанности моей натуры, не всегда
удается завоевать их уважение, то зато
у меня есть духовное зрение — видеть
этих людей. “Дьявол с Богом борется, и
поле битвы — сердца людей”. Это написал
Достоевский. Ко мне приложить его фразу
— будет очень громко, но у меня сильно
развиты две стороны: совесть и импульс,
нравственное размышление, всегда
безошибочное, и туча инстинктов,
поддерживаемых почти беспрерывным
нервным напряжением. Если кто заглянет
в меня, тот увидит, как отрицательно я
отношусь к себе, к этой двойственности».
Переписка с адвокатом Н. Крутиковым,
включающая 24 письма, в основном, касается
судебных дел Грина с изд-вом «Мысль»,
проблем издательского характера, а в
1929г. наполнена жалобами на трудности с
публикациями. Письмо от 18 октября 1929г.:
«Мои обстоятельства так
плохи, мрачны, что решаюсь попросить
тебя о помощи – делом.
Если мы не уплатим 1 ноября 233
рубля вексельных долгов – неизбежна
опись, распродажа с молотка нашего
скромного имущества, которым с таким
трудом обзаводились мы в течение 6 лет.
Да, кроме того, стало нечем жить. <…>
Я в тоске, угнетен; не могу
работать».
И следующее письмо от 20 октября
того же года: «Дорогой Николай Васильевич!
У меня что-то вроде бреда на почве
страха крупных материальных бедствий,
и я не могу удержаться, чтобы снова не
написать тебе с просьбой, во-первых, –
ответить. Ты знаешь, как это поднимает
нервы – получить ответ, хотя бы краткий.
<…> Мне бы, немедленно найти на
кварт<плату> – плачу и пишу».
Если, не дай Бог, тебе придется
попасть в такие тиски, я первый сделаю
все, что смогу. В этом ты можешь быть
совершенно уверен. Возмущает меня
Мандельштам, которому, для его «Юных
ленинцев» <…> я послал рассказ
«Суеверы» (по его же просьбе) и три недели
ни слуха, ни дыха, ни дыма. Не истратил
ли он на свое любимое клюквенное пирожное
эти 75-100 р., к сожалению, не известен его
домашний адрес. <…> Сам взять я никак
не могу, во-первых – абсолютно нет денег
и уже негде взять, а ломбарда в городе
нет».
Пытаясь выйти из кризиса, Грин
в это же время пишет М.Горькому: «Уважаемый
Алексей Максимович! Обращаюсь к Вам с
очень важной для меня – с жизненной
просьбой.
До весны этого года все шло у
меня хоть трудно, но сносно. Я довольно
часто получал предложения от издательств,
сам делал предложения, которые большей
частью принимались и, сквозь невероятную
грубую громоздкость издательских
аппаратов, ужиливался, в конце концов,
получать следующий мне гонорар; (бывало,
что и через суд). Таким образом, хотя и
по горло в долгах, но существовал с
семьей; поселился я в Феодосии, где тихо
и можно работать. Весной я продал
издательству «Федерация» новый роман
«Дорога никуда» и тут столкнулся с
организацией, захотевшей по неизвестной
мне причине, чтобы я лишился возможности
существовать литературным трудом. Эта
организация – торговый сектор ГИЗа.
<…>
Издательство отказалось… вообще
издавать меня, − не по тиражным
соображениям, а по следующему доводу:
«Вы не хотите откликаться эпохе и, в
нашем лице, эпоха Вам мстит». Алексей
Максимович! Если бы альт мог петь басом,
бас − тенором, а дискант − фистулой,
тогда бы установился желательный ЗИФу
унисон».
И, наконец – последнее письмо
к Горькому от 17 сентября 1931г.: «Пишу Вам
− если не в отчаянии, то в состоянии
крайнего душевного угнетения.
Я заболел туберкулезом и более
месяца лежу в кровати.
Ухаживая за мной, моя жена, от
изнурения и душевной тревоги, тоже
слегла: открылась ее хроническая болезнь
− печени и желчного пузыря, с мучительным
выходом камней.
У нас нет ничего; ни денег, ни
чая, сахара, ни керосина, ни дров. (Погода
у нас, в Стар<ом> Крыму, стоит холодная).
Гонораров мне не предстоит.
Насколько широко и свободно я печатал
свое до 29 года, настолько потом стало
все хуже и хуже, а теперь все закрылось…
…Недавно я написал в Пр<авление>
С<оюза> Писателей заявление о пенсии
(51 год и 25 лет лит<ературной> работы)
и еще просил пособие на лечение − на
еду. Никогда я не просил пособий. Я
приложил свидетельство врача: не помогло.
Но должен же быть где-нибудь фонд
для таких случаев. Я не знаю, где он, при
какой писательской организации. Прошу
Вас, посодействуйте личным туда
обращением. Я бессилен».
Нам не известно, дошли ли до
адресата это письма, но ответ от Горького
Грин так и не получил.
А вот переписка с И.Новиковым
продолжалась почти до кончины Грина.
Причем, И.А. Новиков, один из немногих,
откликался на каждое
гриновское письмо, помогая ему советом,
делом, деньгами, посылками.
Их эпистолярное общение началась
в 1929 г., сразу после знакомства, и
продолжалось до 28 июня 1932 г. – дата
последнего письма И.Новикова Грину.
В тоне их переписки чувствуется
доверие, дружеское участие, взаимный
интерес к творчеству друг друга. Грин
обращался к Новикову за помощью по
издательским делам, рассказывал о работе
над книгами, обсуждал новинки литературы,
предельно откровенно говорил о собственных
нуждах. Всего Грин написал ему 19 писем,
в качестве примера – цитаты лишь 3-х
писем.
Одно Грин написал 11 февраля 1931
г.: «Дорогой Иван Алексеевич!
Простите меня за поздний ответ,
за позднюю благодарность за книги. <…>
Вы оказываете мне честь, интересуясь
моим мнением о Ваших этих произведениях.
Написать – и легко, и трудно. Книга –
часть души нашей, − ее связанное
выражение. Характер моего впечатления,
в общем, таков, что говорить о нем можно
только устно, и, если, когда мы опять
встретимся, – Ваше желание не исчезнет,
– я передам Вам свои соображения и
впечатления.
Здесь установился морозный
февраль, снег лежит, как на Севере, хотя
и не такой толщины. Я кончил писать свои
автобиограф<ические> очерки и отдал
их в «Звезду» – там пойдут. Теперь взялся
за «Недотрогу». Действительно – это
была недотрога,
т. к. сопротивление материала не позволяло
подступиться к ней больше года. Наконец,
характеры отстоялись; странные положения
приняли естественный вид, отношения
между дейст<вующими> лицами наладились,
как должно быть. За пустяком стояло
дело, не мог взять верный тон. Однако,
наткнулся случайно и на него и написал
больше 1 ½ листов».
Прошло несколько месяцев и тон
письма от 2 августа звучит совершенно
по-иному:
«Дорогой Иван Алексеевич!
Письмо, о котором Вы сомневаетесь,
— мною,
действительно, не получено. По-видимому,
какой-то хам, в поисках "крамолы",
или просто скучая без развлечения, —
разорвал конверт, прочел и, зевая, бросил,
приговаривая: "Так вас, тилигентов!
Буржуи проклятые!"
К сожалению, такие припадки
меланхолии, на почтах, делаются все
чаще, — и
никакие жалобы не помогут.
Зуев ничего не написал. Обещать
легко, написать трудно. Черт с ним, с
автором. Какое ему, скотине-дармоеду-автору
дело: когда выйдет книга, да когда вышлют
набор, деньги... Велика штука написать
книгу! Попробуй-ка ее напечатать, не
имея ни бумаги, ни денег в кассе! Вообще,
надо уничтожить авторов. На кой они
ляд?! Наш коллективный Ерёмка смастерит
книжонку про что хочешь.
Я писал, <…> что я умираю от
затяжного хронического голодания,
что мы с женой получили острое малокровие.
У нас нет ни керосина, ни чая, ни сахара,
ни табаку, ни масла, ни мяса; у нас есть
по 3ОО гр. отвратительного, мешаного
полусырого хлеба, зеленый лук и маленькие
горькие, как хина, огурцы с неудавшегося
огородика, газета "Правда" и призрак
фининспектора за плечами. Ни о какой
работе говорить не приходится; с трудом
волочу по двору ноги. Никакая продажа
вещей здесь невозможна; город беден,
как пустой бычий пузырь. …
Поехать самому в Москву? Нет денег завтра
даже на почт<овую> марку, придется
где-то просить. Я пишу Вам всю правду».
И наконец, письмо Грина Новикову
от 12 октября 1931 г., где Грин еще раз
убедительно доказал, что до самого
смертного часа он остался верен своему
писательскому призванию: «Наступила
осень, лист начинает опадать; солнечно,
но свежо. Уже несколько дней стоит, после
месяца дождей и холода, довольно сносная
погода. Я чувствую себя немного лучше:
часа 2-3 в день могу сидеть за столом;
даже в саду; но пройти 3-4 квартала мне
еще трудно, – слабею. Температура
неровная; большей частью 37,2 по утрам и
37,7 в середине дня, а то и 38,4, к<а>к
вчера.
Мне запрещено писать, но привычка
вторая натура, и 2–3 страницы (вот такие,
к<а>к эта) я пишу каждый день. Застряла
моя «Недотрога», написал только 1-ю часть
(5 листов), да и то требует хорошего,
частого гребня».
Роман «Недотрога» остался
незавершенным, и, увы, до нас
дошло далеко не все эпистолярное наследие
Грина. Тому причиной – катаклизмы эпохи,
особенности биографии писателя: тюрьмы,
ссылки, частая смена адресов, но, главным
образом – небрежность родственников
и приятелей Грина, не взявших на себя
труд сохранить бесценные реликвии.
(Пример: письма брату Б.С.Гриневскому,
которые после его смерти вдова не
пожелала передать в архив или в музей,
а после ее собственной кончины они были
утрачены).
Письма художников слова вообще
наиболее «хрупкий» в смысле сохранности
литературный жанр: текст, создаваемый
в единственном экземпляре, особенно
подвержен случайным исчезновениям.
И все же мы верим, что будут новые
находки и новые открытия, которые помогут
нам лучше познать этого удивительного
писателя, философа и мыслителя по имени:
Александр Грин.
| |