130 лет тому назад, 23 августа, родился великий русский писатель А.С.Грин. Он прожил недолгую, но яркую незаурядную жизнь, оставив о себе неизгладимую память в сердцах современников. Теперь мемуары людей, близко его знавших, бесценны: это главный источник информации о писателе. Нередко, благодаря именно им, открываются в биографии Александра Грина интересные, а порой интригующие факты…

Вот один из примечательных эпизодов. Летом 1910 года молодой (накануне тридцатилетия) литератор совершил поступок , который не назовешь иначе как вызов судьбе! «Я живу сейчас в колонии прокаженных, в 20-ти верстах от Веймарна, станции Балтийской дороги…» – писал Грин литературному критику А.Горнфельду, тогда же он сообщал Александру Куприну: «Не могу выехать из колонии. Я усиленно питаюсь земными продуктами, но польза от этого слабая. Занимаюсь спиритизмом, причем от скуки выстукиваю разные похабные слова. Доктор объясняет это с научной точки зрения».

К сожалению, ни в одном из писем не говорилось о причине пребывания писателя в лепрозории. И только спустя много лет об этом происшествии, с риском для жизни, рассказал в своих воспоминаниях известный журналист Николай Вержбицкий, автор книг «Записки старого журналиста», «Встречи с А.И.Куприным», «Встречи с Есениным»…

В фондах Феодосийского музея А.С.Грина хранятся два варианта воспоминаний Н.Вержбицкого об А.Грине.

В 1941 году Нина Николаевна Грин, вдова писателя, при встрече с журналистом записала его рассказ, предварив комментарием: «со слов Николая Константиновича Вержбицкого, о котором слышала от Александра Степановича, как о Кольке Вержбицком, друге и собутыльнике времен молодости

Как только я спросила Николая Константиновича об Александре Степановиче, он сразу же охотно, без всяких поправок и остановок в воспоминаниях рассказал мне нижеприведенное… »

Далее следовал рассказ Вержбицкого: «Я был знаком с Александром Степановичем с 1908 года. В те годы в Петербурге существовали две литературно-богемских компании: одна, уже стабилизовавшаяся, около очень тогда известного писателя А.И. Куприна, другая – вокруг молодого, начинающего писателя Грина.<>

Твердая группа вокруг него, в конце концов, состояла из следующих лиц: инженера Якова Бронштейна, поэта Якова Година, сине-журнальца Евгения Венского (Пяткина), поэта Михаила Андреева, Михаила Ялгубцева, Котылева-отца, поэта Леонида Андрусона, Николая Вержбицкого и других. Компании Куприна и Грина иногда соединялись вместе в каком-нибудь недорогом трактирчике, преимущественно в кабинетах сзади магазина Черепенникова…» Однако, в повествовании о перипетиях Грина на протяжении десяти лет, в период тесного знакомства литераторов, Вержбицкий ни словом не обмолвился о лепрозории.

В марте 1962 года, к нему с просьбой о мемуарах обратился Владимир Сандлер, работавший тогда над книгой «Воспоминания об Александре Грине». Вержбицкий тут же ответил: «Охотно напишу свои воспоминания об А.С.Грине, с которым я часто встречался, дружил и даже жил вместе с ним в десятых годах. Не помню, что записала с моих слов Нина Николаевна, это было очень давно, и обстановка была не подходящая для продуманных воспоминаний».

Мемуары, присланные Сандлеру, оказались более полными, с новыми сведениями, в том числе рассказом о жизни Грина в колонии прокаженных. Кстати, сам журналист, не зная о гриновских письмах Горнфельду и Куприну, усомнился в том, что «это очень опасное предприятие» было правдоподобным. И только после подтверждения факта Ниной Грин, которой Вержбицкий посылал материал для ознакомления, он сообщил Сандлеру: «О жизни у прокаженных Александр Степанович рассказывал жене. Но жил он в лепрозории под своим именем – писателя Грина».

История, выходящая за рамки обычного понимания, стала предметом обсуждения на одной из встреч литераторов у Александра Ивановича Куприна. В тот же день Грин подарил Куприну свою книгу «Рассказы», которой в этом году исполнилось 100 лет и о которой необходимо сказать отдельно. Сборник для автора имел жизненно важное значение: Грин считал его своей первой книгой, в ней он твердо заявил о себе как о состоявшемся писателе-романтике.

Книга вышла весной 1910 года в издательстве «Земля». Читатели и критика приняли ее с интересом: «Форма рассказов у Грина красива и иногда любопытна, писала Е.Колтоновская в статье «Новая сатира». – Но все же в большей степени вычурна, чем своеобразна. Однако, и сквозь сумбурный, поверхностный романтизм, и сквозь лубочные краски проглядывает несомненная талантливость автора. Чувствуется, что в нем бродит что-то свое, не находя выхода». В третьем номере журнала «Русское богатство» была напечатана большая серьезная рецензия А.Горнфельда, в которой он отметил, что Грин «хочет говорить только о важном, о главном, о роковом: и не в быту, а в душе человеческой». Еще один известный критик, Лев Войтоловский, в статье «Литературные силуэты: А.С.Грин» утверждал: «Вот писатель, о котором молчат, но о котором следует, по-моему, говорить с большой похвалой. … Ибо это лицо неподдельного таланта».

По воспоминаниям Вержбицкого, гриновские рассказы на Куприна «произвели сильное впечатление, главным образом своей внутренней заряженностью и вызовом…»

А для самого Александра Грина выход в свет этой книги стал еще одним вызовом судьбе, только теперь он касался творчества окончательного выбора единственного для себя пути в литературе.

Предлагаем вниманию читателей фрагмент мемуаров Н.Вержбицкого, не вошедший в книгу В.Сандлера «Воспоминания об Александре Грине» (1972).

Наталья Яловая    
научный сотрудник Феодосийского музея Александра Грина      

Публикуется впервые

Николай Вержбицкий

Опасное предприятие

Из воспоминаний «Мои встречи с А.С.Грином»

В те дни в Петербурге снимался первый приключенческий фильм (не помню его названия), в котором один из героев, спасаясь от преследования полиции, бросался с Литейного моста в Неву.

Тогда это казалось проявлением исключительной смелости. Куприн, очень падкий на такого рода испытания смелости, захотел познакомиться с киноартистом, выполнившим этот великолепный прыжок. Живший в Гатчине художник-офортист А.Манганари был хорошо знаком с киноартистом, фамилия которого была Галич, и вызвал его по телефону. Галич явился в «зеленый домик» Куприна вместе с писателем Грином.

Потом я узнал, что Грин, сблизившийся со спортивным миром через И.В.Лебедева («Дядю Ваню»), руководившего чемпионатом французской борьбы, внимательно следил за подготовкой к съемке на Литейном мосту, познакомился с артистом-спортсменом, и когда тот получил приглашение в Гатчину, решил отправиться вместе с ним.

По приезде Грин вручил Куприну томик своих рассказов.

Мне было известно (и я рассказывал об этом Александру Ивановичу), что Грин, недавно появившийся в Петербурге, водит знакомства со всякого рода «бывалыми людьми» охотниками и путешественниками и даже, кажется, собирался отправиться на Северный полюс с экспедицией лейтенанта Седова. Его встречали с доктором Самойловичем, который тогда выступал с интересными лекциями об архипелаге Шпицбергене.

Среди литературных друзей Грина я тогда хорошо знал двух поэтов – молодого, скромного, черноглазого Якова Година и хромого, бородатого Леонида Андрусона, секретаря «Журнала для всех», хорошего переводчика скандинавских поэтов.

У Андрусона был брат – врач, заведующий лепрозорием где-то на Балтике. Ходили слухи, что Грин, воспользовавшись этим знакомством, сумел пробраться в тщательно охраняемый городок прокаженных и прожил там около месяца.

Вот эти две темы – прыжок в Неву и жизнь у прокаженных – стали предметом оживленной беседы за обеденным столом у Куприна.

Галич  загорелый, голубоглазый, широкоплечий крепыш давал щупать свои мускулы, со знанием дела рассказывал о тренировке, о всех технических условиях съемки, а также и о том, как толпа сердобольных петербуржцев, решив, что бросившийся в воду  самоубийца, чуть не избила операторов, видя, как они, вместо того, чтобы бросать спасательные круги, хладнокровно крутят свои ручки…

Грин был молчалив, курил папиросу за папиросой и вставлял в общий разговор короткие замечания, то и дело поглядывая на хозяина дома.

Дошла очередь до него. Куприн, да и все мы, потребовали самого обстоятельного рассказа о жизни прокаженных. Александр Степанович сперва отделывался одними только малозначительными фразами, – но нужно было знать замечательное умение Куприна «раскручивать» людей! Кончилось тем, что Грин воодушевился и стал, с очень забавными подробностями, описывать свое ухаживание за Андрусоном-врачом,  как ему удалось поймать этого эскулапа на его слабой струнке – на честолюбии. О самоотверженной работе медиков в лепрозории Грин обещал написать большую статью в газете «Биржевые ведомости».

Проникнув, в конце концов, в лепрозорий в качестве служащего и тоже больного проказой (на что он получил фальшивое удостоверение), Грин добился возможности близко общаться с больными…

Я до сих пор не знаю было ли это на самом деле и верно ли, что Грину удалось осуществить это очень опасное предприятие. Впоследствии, когда я расспрашивал Александра Степановича об этом, он почему-то, ограничивался ничего не говорящими фразами. Зато Андрусон-поэт клятвенно заверял меня, что всё это происходило в действительности.

То, о чем Грин рассказывал тогда у Куприна, звучало как очень правдоподобное повествование. На всех оно и, кажется, в особенности на Куприна, произвело сильное впечатление. Он, вообще, был отчаянный воображатель, и после отъезда гостей признался мне, что во время прощания, не без трепета, жал Грину руку, – ведь проказа передается через самое легкое прикосновение!

Любопытно, что эта встреча и этот рассказ вызвали у Куприна даже некоторую неприязнь к Александру Степановичу, причем дело было вовсе не в самой проказе, а в том, что Грину, видите ли, удалось побывать в этом исключительно интересном учреждении, а ему, Куприну, даже в голову не пришло проделать такую же вещь, испытать такие же ощущения!

Надо сказать, что в этом направлении автор «Поединка» всегда был болезненно ревнив и завистлив. Он мог гордиться тем, что один из первых в России поднялся на самолете, спускался на морское дно, пил шампанское в клетке у льва… А вот пожить с прокаженными ему не удалось! Как было не досадовать?

Ведя свой рассказ с большим увлечением, Грин признался, что главной его задачей было – разобраться, что происходит в душах этих людей, неумолимо обреченных на медленное разложение заживо.

– Кое-что я сумел заметить, – говорил он, – но это «кое-что» так незначительно, что на нем не построишь даже крошечной новеллы в пятнадцать строк… Признаюсь откровенно, что меня продирал мороз по коже, когда я слышал непринужденный хохот этих людей, готовых смеяться по самому незначительному поводу… Я глядел на провалившиеся носы, на гноящиеся глаза и лбы, покрытые коростой, и никак не мог понять – какая сила духа позволяет этим людям петь песни, выращивать прекрасные цветы и украшать ими свои жилища?.. Только недавно для меня кое-что открылось, после того, как я еще раз прочел «Живые мощи» Тургенева. Критики обслюнявили этот мужественный рассказ жалостливыми причитаниями. А я думаю, что жить на белом свете вне лепрозория не менее страшно, а, может быть, даже страшнее, чем среди прокаженных…

Последнее замечание Грина заставило всех переглянуться. Что касается меня, то я отчетливо помню, как мое сознание ожгла в тот момент режущая мысль о том, что рядом со мной сидит и нервно мнет окурок в пепельнице человек, для которого, очевидно, жизнь была далеко не подарок.

Об этом говорила и внешность Грина. Это был исхудавший мужчина среднего возраста, с узкими плечами, впалой грудью и длинными руками. Его тонкие пальцы прикасались ко всему как-то неуверенно, даже боязливо. Длинное лицо нездорового серого цвета, с провалившимися щеками и с глубокими вертикальными морщинами, идущими от ушей к подбородку, освещалось большими умными глазами неопределенного цвета выражение их было печальное и слегка насмешливое. Нижняя челюсть слегка выдавалась вперед и делала улыбку презрительной.

Вечером гости уехали, а Куприн, отправляясь спать, взял с собой книжку с рассказами Грина.

…Утром, за завтраком, он много говорил о них и признался, что они произвели на него сильное впечатление, главным образом, своей внутренней заряженностью и вызовом… Я запомнил это выражение  «вызов»…

Между прочим, Александр Иванович сказал:

Грин хитер и себе на уме. Он уводит нас в какие-то несуществующие страны и знакомит с людьми неизвестной национальности, но все это шито белыми нитками. Маскарад придуман для того, чтобы свободнее разговаривать!..